Лев Лурье. Петербург Достоевского. Исторический путеводитель
БХВ-Петербург
Книга подробно и увлекательно рассказывает не только о столице Российской империи на протяжении немногим менее полувека (между 1837 и 1881 годами), об его улицах, площадях, памятниках и зданиях, жителях и их занятиях, но и о тех петербургских местах, в которых обитали герои произведений Достоевского, о реальном быте и нравах жителей дворцов, казарм, особняков и квартир.
Герои романов Достоевского, как он описывает подробности их жизни, обитали по определенным петербургским адресам, ходили по реально существующим городским улицам. Сам исторический путеводитель состоит из 5 маршрутов, по каждому из которых пройтись в наше время. Итак, колоннада Исаакиевского собора. «К югу от собора – Петербург Достоевского. Практически всю свою жизнь он прожил в треугольнике, вершины которого – колоннада, на которой мы находимся, и видимые с нее две высотные доминанты – колокольни соборов Владимирской иконы Божией Матери и Троице-Измайловского. Застройка здесь особенно густа, а население скучено». Одна из глав посвящена описанию маршрута по местам последних мест жизни Достоевского. В издание включены фотографии описанных в тексте мест.
В книге рассказывается о прославленных отечественных родах и их своеобразных потомках. Одна из подобных историй — о родах Нарышкиных и Мятлевых. Приятель Пушкина, камергер и хозяин светского салона, ценитель итальянских редкостей, богач и сибарит Иван Петрович Мятлев вошёл в историю отечественной литературы как основоположник специального жанра, предназначенного скорее для устного исполнения, нежели для чтения.
В своём самом известном произведении — поэме «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею, дан л’этранже» — Мятлев дал шутливое и забавное – описание европейских приключений обычной тамбовской помещицы, которая она сама в стихах рассказывает. Издание пользовалось успехом, его покупали, обсуждали, цитировали в гостиных. Вычислить автора мистификации было довольно просто — «Этот шут Мятлев…», автор фразы «Как хороши, как свежи были розы…», написанной в 1834 году, до Ивана Сергеевича Тургенева.
История города органично переплетается с судьбами его жителей – персонажами книг Достоевского и его собственной, отражая происходившие в Петербурге изменения.
«Результаты городской переписи населения 1864 года показали: 74 % мужчин и 59 % женщин, живших в городе, родились вне Петербурга. На 100 мужчин в городе приходилось 72 женщины. 60 % взрослого населения состояло из неженатых мужчин и незамужних женщин. Только 57 % мужчин и 47 % женщин были грамотны. Только 2,5 % составляли фабричные рабочие (6,5 % – чиновники и офицеры, 0,3 % – «лица, при богослужении состоящие»: священники, монахи, церковные служки, 3 % – учащиеся, 5 % – лица, занимавшиеся торговлей, 17 % – ремесленники – больше всего извозчиков, портных и сапожников, 20,5 % – прислуга, поденщики и чернорабочие, 6,1 % – солдаты, 9,7 % – «жены при мужьях», 18,6 % – дети при родителях).
Браков в Петербурге на душу населения заключали меньше, чем в каком-либо из крупных российских или европейских городов. Мужчины женились примерно в том же возрасте, что и европейские горожане, а вот петербурженки становились женами в гораздо более юном возрасте (28 % невест были моложе 20 лет, против 6 % в Вене и 8 % в Женеве). Рождаемость в городе была ниже, чем в любом российском городе, но выше, чем в большинстве западноевропейских.
Каждый третий родившийся ребенок – незаконнорожденный (больше, чем в Одессе, Киеве, Берлине, но меньше, чем в Москве, Вене, Париже).
Смертность населения в Петербурге была значительно выше, чем в европейских столицах и крупных российских городах и ее уровень не уменьшался, а рос: каждый год умирал один из 24 горожан. В результате смертность в столице империи империи превысила рождаемость.
Вглядевшись в героев петербургских произведений Достоевского, мы заметим, что все эти одинокие, не имеющие корней в городе Девушкин, Мечтатель, Раскольников, Мышкин, Свидригайлов – не исключение здесь, а правило. Петербург Достоевского – город нервный и пошлый. Впрочем, характер этой пошлости и этой нервности менялся.
Достоевский приехал в Петербург в 1837-м и жил в столице до 1849-го, затем был арестован и в 1850-м отправлен на сибирскую каторгу. Время все убыстряющейся агонии полицейского абсолютизма Николая I, его «гнилостного брожения» (как сказал Ю. Тынянов). Петербург царствования Николая I походил на театральную декорацию, построенную для моноспектакля: актером был сам император. «Ты был не царь, а лицедей», – вспоминал о нем монархист Федор Тютчев. И действительно, жизнь императора напоминала представление, в котором весь мир, а петербуржцы в особенности, выступали в качестве зрителей или массовки».
А.В. Сагадеев. Ибн Сина (Авиценна)
Фонд Ибн Сины, Садра
Свой фундаментальный труд видный отечественный востоковед посвятил жизни и научной деятельности одного из наиболее известных мыслителей средневекового Востока. Слава его быстро облетела весь цивилизованный мир: недаром он известен не только как Ибн Сина, но под латинизированной формой имени «Авиценна»…
Ибн Сина был и естествоиспытателем, и философом, но всемирную известность ему принесли трактаты по медицине, в особенности — «Канон врачебной науки». Еще в юности он смог исцелить правителя Бухары, чей недуг не смогли распознать известные и опытные врачи. Тогда Ибн Сина был приглашен на должность придворного медика и получил возможность пользоваться богатой дворцовой библиотекой.
Согласно ряду легенд, одно из классических блюд восточной кухни – плов – изобрел именно Ибн Сина. По этим преданиям, «Князь врачей» придумал сбалансированное и питательное кушанье, которое с легкостью можно было готовить и на дворцовой кухне, и на походном костре.
Кроме подробной биографии в книгу включена работа Ибн Сины «Трактат о птицах» в переводе А. В. Сагадеева.
«Ибн Сина отдавал себе ясный отчет о происходивших на земле тектонических явлениях, о связанных с горообразованием изменениях в облике Земли, равно как и о роли в этих изменениях природных катаклизмов, таких, как разрушительные землетрясения. Знал он о том, что ”эта обитаемая часть мира в древности была необитаема, будучи поглощена морем“, свидетельством чему для него служили окаменевшие остатки морских животных: ”Вот почему, когда камни раскалываются, в них находят части животных, обитающих в воде, такие как раковины и другие”.
Подобно аль-Бируни, Абу Али умел восстанавливать геологическую историю земли по слоям пород, видимым на склонах гор и ущелий. Раздел ”Книги исцеления“, в котором излагаются эти мысли и наблюдения (некоторые из них перекликаются с идеями, высказывавшимися античными учеными, например, Ксенофаном), был переведен на латынь в виде самостоятельного трактата, так что содержание его могло быть известно Леонардо да Винчи и Николаю Стено, которых по сей день объявляют первыми мыслителями, открывшими ”тайну рождения гор”.
В ”Книге исцеления“ и ”Каноне врачебной науки“ Ибн Сина излагает уникальную в истории науки систему взглядов на три царства природы – систему, в которой энциклопедический охват знаний, почерпнутых из естественнонаучного наследия народов Запада и Востока и дополненных собственными наблюдениями и открытиями мыслителя, сочетается с проведением в их трактовке единого принципа, проявляющегося в стремлении объяснить природу из нее самой и притом как органического целого, иерархизированная структура которого предполагает качественные скачки от низшего к высшему и в то же время сохраняет преемственную связь между высшими и низшими своими компонентами».
Клэр И. Макколлум. Судьба Нового человека. Репрезентация и реконструкция маскулинности в советской визуальной культуре. 1945–1965
НЛО
В книге английского историка описывается, какие изменения произошли в образе маскулинности в отечественной культуре времён правления позднего Сталина и Хрущёва, и какое значение имели последствия гибели миллионов советских людей во время Великой Отечественной войны для советского общества.
В послевоенном СССР строились новые жилые кварталы, люди обустраивались в новых квартирах и комнатах, появлялись предметы нового советского быта. В тексте рассказывается, как изменилась роль Сталина в советском искусстве во второй половине 1940-х годов. Появились и привлекли к себе внимание картины с изображением быта и домашней обстановки, детей и портретов (бюста) вождя народов, или упоминания его самого — как олицетворения неотъемлемой части советской домашней реальности. На этих картинах Сталин является как бы замещением отца (отсутствующего на этих полотнах) и воплощением мудрого наставника и советчика, всего готового помочь. На обложках журнала «Огонёк» в завершающий период сталинского правления неоднократно появлялись Сталин и Ленин именно в домашнем пространстве, как являясь выражением отцовской заботы о советских детях. Таким образом, лозунг «Спасибо за наше счастливое детство», посвящённый вождю народов, расширился до неявной, но тем не менее чёткой благодарности (выраженной художниками и другими мастерами социалистического искусства) за советскую семью и жилище (квартиру), в которой она благодаря неустанной заботе Сталина, теперь обитает. И поэтому в домашнем пространстве стоят символы присутствия вождя народов.
На основании анализа многочисленных элементов официальной советской культуры того двадцатилетия (иллюстраций, фотографий, карикатур и плакатов, монументов) автор прослеживает, как менялись в советских газетах и журналах те образы Нового советского человека, которые советские вожди хотели предоставить народным массам.
«На картине «Первое сентября» (1950) художник Анатолий Волков изобразил девочку, готовящуюся снова пойти в школу. Она повязывает пионерский галстук перед зеркалом в своей светлой и просторной спальне — все это происходит под любящим взглядом Сталина, чей портрет висит над книжной полкой. Аналогичным образом Елена Костенко на картине «Будущие строители» (1952) запечатлела группу маленьких детей, играющих в такой же хорошо обставленной квартире с обилием игрушек, а сверху на них взирает Сталин с висящей на видном месте фотографии, где он изображен вместе с бурятской девочкой Энгельсиной (Гелей) Маркизовой. Однако в данном случае введение Сталина в домашний антураж выполнено искусно в сравнении с написанной в том же 1950 году картиной Григория Павлюка «Дорогому Сталину», на которой домашнюю сцену с группой детей, пишущих письмо вождю, сопровождает невероятно большой бюст самого Сталина, наблюдающего за происходящим из угла комнаты…
На нескольких картинах, изображавших советскую семью, присутствуют и отец, и советские вожди. Работы наподобие «Первый раз в первый класс» (1945–1951?) Ахмеда Китаева и «Молодой семьи» Владимира Васильева (1953) (обе были опубликованы в «Работнице»), в которых не было военного подтекста, возвращали зрителя к знакомому метафорическому образу 1930-х годов: на первый план выходили отношения матери и ребенка, а отец оказывался в большей степени наблюдателем, нежели участником происходящего. На картине Васильева присутствовал портрет Максима Горького, а на куда более грубой по исполнению работе Китаева за семьей присматривает портрет Сталина — вновь вместе с Гелей, что как будто подчеркивает его отцовский статус. Любопытно, что в феврале 1951 года в «Огоньке» была опубликована ранняя черновая версия картины Пономарева «Новый мундир» в рамках публикации о творчестве этого молодого художника — на ней присутствовал неуклюже набросанный портрет Сталина, висящий на стене за спиной героя. В окончательной версии картины Пономарев убрал этот портрет, поместив вместо него буфет вдоль стены, однако объяснений, почему художник произвел эту перемену, найти не удалось — можно лишь догадываться о причинах такого решения.
В шолоховском образе Андрея Соколова читателю явился совершенно иной советский человек, отличающийся от того, к которому он привык с момента возникновения социалистического реализма. Персонаж рассказа Шолохова был не смелым, уверенным в себе и оптимистичным героем 1930-х годов, а оторванным от корней человеком, ищущим свое место в обществе, ведущим борьбу за восстановление своей разбитой жизни и находящим эмоциональный комфорт в общении с приемным сыном, которого повстречал на улице – еще одной душой, брошенной войной на произвол судьбы. Эта история о последствиях войны разительно отличалась от образов счастливого возвращения с фронта домой и радостного воссоединения семей, украшавших страницы популярной печати 1940-х годов.
Спустя два года рассказ Шолохова был экранизирован режиссером-дебютантом Сергеем Бондарчуком – картина, которую посмотрели 39,25 млн советских зрителей, читателями журнала «Советский экран» была выбрана главным фильмом 1959 года…»
Аллен Даллес. История мирового шпионажа. Легендарный шеф ЦРУ о суперагентах всех времен и народов
Центрполиграф
В число собранных Алленом Даллесом материалов разных авторов – 39 эпизодов о шпионаже и двойных агентах, начиная с глубокой древности (владыки Персии Дария I, взявшего город при помощи подосланного в восставший Вавилон своего полководца, прикинувшегося изгоем и беглецом), до событий Первой и Второй мировых войн, и последующего противостояния советской и западных разведок/контрразведок.
Как пишет сам Даллес в своем предисловии, настоящие агенты, «как правило, не совершают каких-то умопомрачительных поступков и даже не подвергают опасности собственную жизнь. Будучи выдающимися профессионалами, они для окружающих остаются обычными людьми, не привлекающими к себе ничьего внимания». Правда, есть и те агенты, которые прославились и остались в памяти потомков, но эти герои-шпионы часто заканчивали свою жизнь трагически. «Идеальный шпион – это личность, обладающая высокими человеческими качествами и профессиональным мастерством». К числу таких выдающихся агентов Даллес не относит «пресловутую» Мата Хари, поскольку «ни в мотивах ее действий, ни в применявшихся ею методах, да и в достигнутых результатах – насколько об этом известно из исторических источников, – я не нашел ничего выдающегося… Ее драматичная казнь является, по сути дела, тем, что сохраняет ее в памяти людей. Она стала жертвой общественного мнения и давления, оказанного на французские власти в 1917 году, в результате поднявшейся волны шпиономании и необходимости показать решительность принимаемых ими мер против шпионов. Поскольку она, согласимся, не была подлинной шпионкой, я решил показать вместо нее Казанову…»
Есть в книге «Красная капелла» и охота за секретом атомной бомбы, и различные ликвидации. 15 октября 1959 г. в ФРГ в городе Мюнхене Богданом Сташинским, сотрудником КГБ, был убит Степан Бандера, являвшийся много лет лидером украинских националистов. Через четыре дня состоялись похороны Бандеры, на которые прибыли руководители и представители многих эмигрантских антисоветских украинских организаций, на могилу было возложено около трехсот венков. Правда об убийстве стала известна на Западе только через два года, после того как Богдан Сташинский вместе с женой 12 августа 1961 г. нелегально перешел границу и, оказавшись в Западном Берлине, явился в повинной в полицию. На суде он рассказал об том, как при помощи специального «пистолета» — двухствольного аппарата с ампулами, содержащими ядовитый газ, был убит Бандера, и кто приказал Сташинскому с ним расправится. В Мюнхене Бандера, всегда носивший с собой оружие и передвигавшийся в сопровождении охраны, жил под фамилией литератора Стефана Попеля. По приговору Высшего немецкого суда, вынесенному 19 октября 1962 г., Сташинский был приговорен к восьми годам каторжной тюрьмы.
Один из разделов посвящен ценнейшему шпиону Джорджа Вашингтона, который только в 1939 году был идентифицирован историками на основании сличения почерков как Роберт Таунсенд.
«Внешность Абрахама Вудхала служила ему лучшей защитой от всевозможных подозрений. Он никак не походил на шпиона – эдакого бодрячка и шустрого малого, как его себе представляли многие. Лицо у него было серым, руки дрожали, голос звучал боязливо, и он никогда его не повышал. Он всегда опасался, что его заговорщическая деятельность может быть раскрыта, и, если какой-нибудь незнакомец удостаивал его повторного взгляда, сердце его, как говорится, уходило в пятки. Только собрав в кулак всю свою волю, он осмеливался навещать вражеские опорные пункты, чтобы оценить их расположение и численность гарнизонов. Строгий взгляд или окрик часового заставляли его немедленно поворачивать обратно и торопливо забираться в собственную постель. Его боязливость была заметна даже в переписке с Талмеджем.
«Прошу вас немедленно уничтожать каждое мое письмо сразу же после его получения, – умолял он. – Ведь благодаря непредвиденной случайности оно может попасть в руки противника, выдаст меня и приведет в тюрьму, прежде чем меня предупредят об опасности. Будьте, пожалуйста, осторожны».
Страх, что письма могут его выдать, был устранен благодаря изобретению чернил для тайнописи – симпатических чернил неким Джеймсом Джеем в Лондоне, формула которых не открыта до сих пор. После написания текст становится невидимым даже на самой белой бумаге. Прочитать же написанное можно, используя специальную жидкость (наносится на бумагу обычно мягкой кисточкой).
Однако и применение тайнописи не избавляло полностью от нервозности Вудхала. Появление в соседней комнате гостиницы «Андерхилл» (у подножия холма) английского офицера приводило его чуть ли не к нервному срыву. С Остином Роэ он всегда говорил только шепотом. Когда однажды, сидя в своей маленькой комнатке на мансарде, он писал очередное донесение, дверь за его спиной внезапно с шумом распахнулась. Вскочив, он опрокинул столик, разлив дорогостоящие симпатические чернила. Оказалось, что в комнату вошла его сестра Мэри. Случай этот настолько отразился на состоянии его здоровья, что он временно вообще прекратил работу, о чем Талмедж доложил Вашингтону.
Группа Калпера в ту осень стала постепенно и осторожно расширяться. Вудхал привлек к подпольной деятельности своего шурина Амоса, который имел хорошую возможность получать информацию из беспечных разговоров своих английских постояльцев. Уильям Робинсон, известный в городе коммерсант, считавшийся роялистом, присылал Вудхалу время от времени письма, содержавшие военную информацию. Иосиф Лоуренс, друг Робинсона, докладывал о передвижениях войск противника на территории Лонг-Айленда.
Вудхал понимал, что его долгие отлучки из дома могут вызвать подозрение, и он решил найти человека, который заменит его в Нью-Йорке. Таковым оказался квакер из Ойстер-Бея, коммерсант Роберт Таунсенд, который по своим делам свободно передвигался по всему побережью и мог следить за маневрами британского флота.
Совместно с Генри Окманом он организовал торговое общество, и они открыли в доме 18 по Смит-стрит, в одном квартале от его собственного дома, магазинчик по продаже сушеных продуктов. Это была необходимая мера предосторожности, ибо связники могли заходить туда, не вызывая ни у кого подозрения.
Таунсенд постепенно входил в свою новую роль, поскольку поначалу колебался между чувствами вины и обязанности. Он был весьма серьезен, хотя ему совсем недавно исполнилось двадцать пять лет, одевался в истинном квакерском стиле и завязывал каштановые волосы в пучок на затылке. Лицо его миловидным назвать было трудно: нос типичный для Таунсендов, подбородок раздвоенный, под глазами постоянные черные круги как от вечного недосыпания, глаза же мягкие и задумчивые – не холодные и оценивающие, как у полковника Джона Андрэ и не светящиеся фанатизмом, как у Натана Хейла. Редкая его улыбка навевала мысль о робости и сентиментальности…»