Лев Лурье. Над вольной Невой. От блокады до «оттепели»
БХВ-Петербург
В книге известного историка рассказывается о жизни неформатного Ленинграда 1940-х‒1960 годов. В городе, несмотря на годы сталинских репрессий, остались настоящие ученые и поэты, не выявленные политические смутьяны и опальные эрудиты, модники, подпольные деляги и те, кто помнил прежние времена, когда на литературных встречах читали наизусть Ахматову и Гумилева (и бывали на мероприятиях с их участием). Здесь помнили Малевича, Бердяева, Троцкого, Татлина, Бальмонта и других (того же Григория Зиновьева), вспоминать о которых в сталинское время было чревато неприятностями. В Ленинграде еще жили те, кто застал времена, когда из библиотек еще не были изъяты и уничтожены тысячи замечательных книг советских и иностранных авторов, правдиво рассказывавших об истории и культуре.
Реконструкция событий того давнего ленинградского двадцатилетия основана на интервью очевидцев, составленных судебных протоколах и воспоминаниях, то есть — первоисточниках.
Один из самых интересных эпизодов этого периода – судебное дело «Степанторга», точнее — работника книжной торговли потомственного букиниста Леонида Степанова, организовавшем в Ленинграде образцовое капиталистическое предприятие в разгар построения в СССР Н.С. Хрущевым коммунизма.
Хрущев заявил в 1961 году, что через двадцать лет в стране будет построен коммунизм. Поэтому в СССР развернулась борьба с незакооными доходами и экономическими преступлениями. Милиция взяла под контроль ремесленные артели, антикварные и букинистические магазины, где можно были приобрести товары, являющиеся дефицитными, и у руководства имелись возможности зарабатывать большие наличные деньги.
На Литейном, 59 располагался букинистический книжный магазин, на администрацию которого написали заявление в милицию, что она завышает цены — по тогдашнему закону магазин старой книги имел право делать наценку не выше чем 20%. После жалобы о завышении цен на книги ОБХСС начало расследование, поручив дело оперативнику Даниле Никитову. Начали наблюдение — и, вот странность — работники магазина доблестно трудились в две смены, и в народе этот центр книжной торговли называют магазином Степанова — по фамилии старшего товароведа, а вовсе не официального директора магазина. Почему? Обычные проверки не дали результатов, и Никитов решил начать спецоперацию, чтобы поймать сотрудников магазина с поличным. Сразу это не получилось, но Никитов был настойчив.
«Уволенная ранее из магазина Степанова сотрудница Лунина поймана на спекуляции шубами. На деле она продала одну-единственную шубу на 20 рублей дороже, чем приобрела, но и за это ей грозят серьезные неприятности. Лунина болтлива, после увольнения (видимо, по этой причине) к ней неоднократно наведываются от Степанова, предупреждающие, что за длинный язык она может пострадать. И Никитову довольно скоро удается «расколоть» Лунину. Вырисовывается невероятная картина. В центре социалистического Ленинграда существует абсолютно частная лавочка, живущая не по советским законам.
Отец Леонида Степанова был выходцем из Ярославской губернии. С дореволюционных времен большая часть книготорговли в Петербурге находилась в руках ярославцев. За необычайную предприимчивость их называли «русскими янки». Ловкие, сметливые, опрятные, они держались друг за друга, помнили малую родину. Ярославец не отказывал земляку в кредите и брал на работу только земляков. Предприятие по-ярославски — это большая семья, где есть хозяин, который обо всех заботится, где не бывает обиженных, а работники ему преданы. Вот таким предприятием и был магазин Степанова.
Он содержит за свой счет дополнительный — нелегальный — штат сотрудников. Все штатные работники неофициально получают от него дополнительную зарплату. Степанов оплачивает им путевки в санатории, проезд до места отпуска в поезде или на самолете. В магазине всегда хранится запас деликатесов и шампанского для корпоративных, как сказали бы сейчас, праздников. Слишком хорошо, не по-советски живут люди.
Просто так закрывать и обыскивать успешный магазин никто не разрешит. Начинаются звонки из партийных и советских органов: «Не сметь! В канун праздника вы срываете план району и городу!»
Операция с книгами длится не первый месяц. Данила Никитов и дружинники сдали в «Степанторг» все ценные книги из личных библиотек, обобрали друзей и знакомых. Договорились со школой, она подарила милиции в порядке шефства собранную школьниками библиотеку, которая целиком ушла к Степанову. Но результаты операции не радовали.
Степанов, видимо, что-то заподозрил, книги у оперативников и дружинников принимал неохотно, иногда вообще отказывал. А если и брал, то выписывал одну квитанцию на 20‒30 книг. Соответственно, и сумму писал общую — на все книги. И доказать, что цены завышены, можно, только собрав все книги этой партии в торговле и показав, что общая сумма отличается от общей суммы первоначальной, которая в квитанции. Но сделать это крайне трудно, потому что найти все книги практически невозможно. Они разлетаются по всему городу, по стране… А студентам-дружинникам, которые помогали Никитову в оперативных действиях, надо учиться…»
Жоффруа Виллардуэн. Завоевание Константинополя
Эксмо, Яуза
Книга открывает научно-популярную серию «Эпоха Средневековья», рассказывающая о различных аспектах средневековой жизни. Авторы серии (следующая книга — Заборов М.А. Крестовые походы)— известные историки, раскрывающие читателям детали ушедшей эпохи, а тексты снабжены подробными комментариями и справочным аппаратом.
Написанное одним из организаторов скандального Четвёртого крестового похода и участником штурма Константинополя, книга показывает не только конкретные исторические эпизоды, но и мировоззрения рыцарей того времени, понятие о рыцарской чести и роль отлучений от Церкви, и значение торговых связей и борьбы с конкурентами. Четвёртый крестовый поход, собираемый для освобождения от неверных Гроба Господня в Иерусалиме, первоначально должен был отправиться в Египет. Флот для этой боевой операции предполагалось нанять в Венеции, являвшейся в то время владычицей морей. Но Венеция запросила за перевозку огромную сумму, которую организаторы похода не смогли ей выплатить. И к тому же рыцари-крестоносцы собирались неохотно и число вооружённых участников было далеко от запланированного. В данном издании приведен не только текст самого Жоффруа де Виллардуэн, но и обстоятельные приложения.
«Государь, мы прибыли к тебе от знатных баронов Франции, которые приняли крест, чтобы отмстить за поругание, учиненное над Иисусом Христом, и отвоевать Иерусалим, если соблаговолит то Бог. И поелику они знают, что никакой другой народ не имеет столь великого могущества, как вы и ваш народ, чтобы оказать им содействие, то они просят вас, во имя Бога, чтобы вы сжалились над Заморской землею и отомстили за поругание над Иисусом Христом и чтобы вы решили, как они смогли бы получить у вас суда и корабли для перевоза».
«А на каких условиях?» — вопросил дож.
«На любых условиях, — сказали послы, — какие бы вы им ни предложили или ни присоветовали, лишь бы они могли их исполнить».
«Разумеется, — сказал дож, — дело, которое они у нас просят, — великое дело, и кажется, что они замыслили важное предприятие. И мы дадим вам ответ через восемь дней от сегодняшнего дня. А вы не удивляйтесь, если срок так долог, ибо надобно как следует обдумать столь великое дело».
В срок, который дож им назначил, они вернулись во дворец. Я не мог бы передать вам все слова и речи, которые были там сказаны и произнесены. Однако конец говоренного был таков: «Сеньоры, — сказал дож, — мы сообщим вам решение, которое мы приняли, коль скоро сумеем склонить наш великий совет и весь народ земли нашей одобрить его; а вы посоветуйтесь друг с другом, сможете ли согласиться на то, чтобы принять наши условия.
Мы поставим юиссье, могущие перевезти 4500 коней и девять тысяч оруженосцев, и нефы для перевоза 4500 рыцарей и двадцати тысяч пеших ратников. И условие для всех этих коней и этих людей будет такое, что они получат прокорм и провиант на девять месяцев. Вот что мы сделаем по самой низкой цене, а именно на том условии, что нам заплатят за каждого коня четыре марки и за каждого человека две марки.
И все эти условия, которые мы вам разъясняем, мы исполним в течение одного года, считая со дня, когда мы отплывем из гавани Венеции, чтобы послужить Богу и всему христианскому миру в каком бы то ни было месте. Общая сумма этого расхода, который только что назван, составляет 94 тыс марок.
А сверх того мы сделаем вот что: мы поставим от себя пятьдесят вооруженных галер из любви к Богу на условии, что до тех пор, пока наш союз будет сохраняться, от всех завоеваний, которые мы произведем на море или на суше, будь то земли или имущество, половину получим мы, а другую — вы. Теперь посоветуйтесь, сможете ли вы это выполнить и принять».
Сейед Мохаммад Хосейн Табризи. Герои Сталинграда
Садра, Фонд Ибн Сины
Впервые на русском языке издательство «Садра» публикует поэму известного иранского поэта Сейеда Мохаммада Хосейна Табризи, писавшего под псевдонимом Шахрияр. Свое знаковое творение, завершенное в 1946 году, поэт посвятил одному из важнейших событий Великой Отечественной войны — Сталинградской битве. Перевод дополнен подробным предисловием, где его авторы, В. Жаркова и И. Абраменко, рассказывают о творчестве автора, истории создания поэмы и символическом значении использованных Шахрияром образов.
В монументальной поэме автор соединил традиционные для классической персидской поэзии образы и поэтические приемы с хроникой военных лет. Ахриман, воплощение тьмы, чьи коварные злодейства выведены в знаменитом «Шахнаме» Фирдоуси, в который раз решает обрушить на род человеческий неисчислимые бедствия. Особую ненависть у него вызывает страна людей, «поющих мирный труд и светлый май» — Советский Союз. Внушив ужасную гордыню вождям Третьего рейха, Архриман вызывает из мрака дракона войны, который начинает терзать и поглощать одну за другой страны Европы.
Но на советской земле хтоническому чудовищу противостоят люди, готовые до последней капли крови оборонять свою Родину. Автор живописует их одновременно и как простых смертных, оторванных войной от мирных занятий, и как эпических героев — неустрашимых и несокрушимых.
Железный град – земля богатырей,
Бесценный самоцвет в оправе вод.
Здесь грозных львов лесная колыбель,
Здесь стелются поля за горизонт.
Но крепостные замерли валы,
И каждый, будто страж, в засаде ждёт.
И мнится – надвигается напасть…
Железный град былых героев чтит –
Тех, кто народный гнев направил вскачь
И, исполняя партии наказ,
Сплотил всех верных под её кумач.
Здесь Ахримана ждёт великий бой –
И сгинет тьма. Здесь солнца луч горяч,
И наша кровь его огнём зажглась…
Юрий Прокофьев. О времени, стране и о себе. Первый секретарь МГК КПСС вспоминает
Центрполиграф
Автор книги – один из высшего советского руководства последних времен, Член Политбюро ЦК КПСС (1990—1991), член ЦК КПСС (1990—1991), 1-й секретарь Московского городского комитета КПСС (1989—1991).
Отец Ю.А. Прокофьева, инженер-строитель Анатолий Фёдорович Прокофьев, после начала Великой Отечественной войны служил два года в Красной армии в Иране, но тяжело заболел среднеазиатской желтухой, был отправлен в СССР, и в 1947 году был комиссован в звании майора.
Как изложено в авторском предисловии: «я расскажу о времени, в котором я жил, – времени надежд и тревог, о своей стране, где я родился и вырос, а также об иллюзиях и разочарованиях, об ощущениях очевидца и участника событий, порой загадочных и страшных». В тексте описано послевоенное детство и комсомольская деятельность.
Автор трудился инструктором, вторым секретарём, первым секретарём Первомайского районного комитета ВЛКСМ г. Москвы, заместителем заведующего и заведующим отделом комсомольских организаций Московского городского комитета ВЛКСМ. Далее была советская партийная работа, новые должности в московской партийной организации, вплоть до высшей городской включительно.
Принимал участие в деятельности ГКЧП, в книге описаны разговоры с Горбачевым, Ельциным, Рыжковым, Лукьяновым, Крючковым (на даче КГБ), Яковлевым. Ю.А. Прокофьев анализирует роль партии и события августа 1991 года. Большой интерес также представляют его воспоминания о старой Москве.
«…После возвращения из эвакуации, в 1946 году, мы вновь поселились в измайловском доме.
При доме был хороший сад. Там сажали также картошку, выращивали овощи, посадили несколько яблонь. В голодные послевоенные годы дары огорода были существенной добавкой к столу. По мере улучшения жизни цветы стали вытеснять овощи.
Обычно на лето все родственники съезжались в Измайлово и селились в сарайчиках на участке. По пятьдесят человек, бывало, размещалось на этом пятачке. Жили дружно. Если летом случались праздники, то вытаскивали во двор столы и стулья и отмечали их все вместе…
Чем в ту пору было для меня Измайлово? Позволю себе перефразировать известный монолог про театр: знаете ли вы, что такое Измайловский парк? Это перелески, рощицы, буйство сирени и черемухи по весне, нарциссы под дождем, ворох желтых листьев осенью, недозрелые сморщенные помидоры на подоконнике. Это запорошенные снегом дома, стайки лыжников в разноцветных костюмах, дети, съезжающие с горок на санках, владельцы собак, важно прогуливающие своих питомцев по аллеям и дорожкам. И одновременно – возможность на метро или – в пору моей юности – на 3-м автобусе довольно быстро очутиться в самом центре Москвы.
В нашей семье у каждого из детей были свои обязанности: кто-то занимался уборкой, кто-то готовкой. Я должен был ходить по магазинам. И уже в первом классе меня посылали за хлебом, а потом обязанностей становилось все больше и больше. Зимой я заготавливал дрова – у нас было печное отопление. Поначалу доверяли носить чурки, а подрос – пилил и колол.
В дом к нам всегда приходило много ребятни. Родители никогда не пресекали, а, наоборот, поощряли наше общение с друзьями, относились к ним терпеливо. Ко мне, например, очень часто приходили ребята по пять-шесть человек готовить уроки. И не только в теплые месяцы, но и зимой. К сестрам тоже приходили компании, так что дом всегда был полон молодежи. Чувство коллективизма, выполнение разных обязанностей по дому воспитывали самостоятельность, а это помогало в дальнейшем пробивать дорогу в жизни без помощи «мохнатых лап»…
В школу я пошел через два года после войны. В это время это была семилетка с раздельным обучением. У нас учились одни мальчики. Девочки занимались в соседней школе. Семилетнее образование тогда было обязательным. Позднее школа стала десятилеткой с совместным обучением.
Школа у нас была необычная. Говорят, что она построена по проекту Надежды Константиновны Крупской. Таких только две в Москве. Все остальные школы строились в виде пятиэтажных коробочек без лифта. Скученность в них была большая. Наша школа не была многоэтажной – только три этажа. Такие школы называли «самолетик». В ней было два крыла и центр, где находился полукруглый актовый зал и большой, тоже полукруглый, спортивный зал. В одном крыле занимались младшие классы, в другом – старшие. Очень удобная школа. Мы ее любили и до сих пор вспоминаем с удовольствием.
Это было тяжелое голодное время. Помню, Слава Чикин, приехавший в Москву из деревни, пришел к нам в класс в лаптях. На завтрак в большую перемену в класс вносили картонную коробку, в которой для каждого из 40 учеников лежали один бублик и две конфеты «подушечки»…
Школа через собес и родительский комитет делала все возможное, чтобы помочь особенно нуждающимся ребятам. Я думаю, что с нынешней системой образования и порядками в школе мы не смогли бы стать страной сплошной грамотности, и не было бы такого количества людей с высшим и специальным образованием, как в советское время.
Расположена школа была в районе Окружной железной дороги недалеко от Щербаковской улицы, там, где много фабрик, авиационные заводы, текстильные предприятия. Это густонаселенный промышленный район.
Я просыпался утром по заводским гудкам: вот 45-й гудит, а это завод Лепсе, это Электрозавод, это фабрика «Красная заря». У всех гудков были разные голоса, и с семи утра они начинали гудеть.
В школе училось много шпаны. Кашин любил прицепить корыто к трамваю и по Щербаковской улице ехать в этом корыте за трамваем. Отличился он тем, что на спор в метро на станции «Семеновская» спустился в корыте по эскалатору. Позже его посадили за бандитизм. Часть ребят попалась на воровстве. Район у нас был «боевой» – Благуша, Измайлово, Черкизово…»