Бей Е. Генерал В.А. Сухомлинов. Военный министр эпохи Великой войны. М.: Центрполиграф, 2021

В книге военного историка Е.В. Бея, подготовленной на широком архивном и мемуарном материале, представлена биография одной из противоречивых фигур отечественной военной истории — военного министра Российской империи генерала от кавалерии генерал­-адъютанта Владимира Александровича Сухомлинова. Исследование охватывает время его детства и юности, становления как российского военного и государственного деятеля в период царствования Александра III и взлет карьеры во время правления Николая II. На фоне личностного портрета автором рассмотрен широкий круг вопросов, касающихся реформирования вооруженных сил России и их подготовке к Великой войне. Отражены основные причины военных неудач, а также условия, при которых разразился кризис военного снабжения, так называемый «снарядный голод» в первые годы противостояния.

Особое внимание в работе уделено событиям, повлиявшим на падение военного министра В.А. Сухомлинова, превратившегося в глазах общественности в символ коррупции и измены в высших эшелонах власти.

Оглавление

Введение . . . . . . . . . . . . . .  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 7

Глава 1.

НАЧАЛО КАРЬЕРЫ

Детство и юность . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 16

Боевое крещение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . 24

Военно-педагогическая деятельность . . . . . . . . . . . . . . . . . .. 39 Командование 6-м лейб-драгунским Павлоградским полком . . . . . . 42 Начальник Офицерской кавалерийской школы . . . . . . . . . . . . . . . . . 48 Командование 10-й кавалерийской дивизией . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 53

Глава 2.

 КИЕВСКИЙ ПЕРИОД

Начальник штаба Киевского военного округа . . . . . . . . . . . . . . . . . . 56 Русско-японская война 1904—1905 гг. и ее последствия . . . . . . . . 60 Командующий Киевским военным округом . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 63 Генерал-губернатор . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. 70

Террор. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . 81 «Наибольшее счастье и вместе с тем источник моего личного несчастья…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 84

Итоги киевского периода . . . . . . . .. . . . . . . . . . 93

Глава 3.

 СУХОМЛИНОВ — ВОЕННЫЙ МИНИСТР . . . . . . . . 100

Первый период реформ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . 102 Разработка плана реформ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . 113 Второй период реформирования армии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 118 Общие основы новой организации армии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 129 Дислокация. Комплектование. Мобилизация . . . . . . . . . . . . . . . . . . 143 Распределение военного бюджета . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . 152 Техническое оснащение армии. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . 157

В Совете министров и Государственной думе . . . . . . . . . . . . . . . . . 170 Противодействие в военной среде . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. 174 «Большая программа» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 183

Глава 4.

 СУХОМЛИНОВ И ВОЙНА

«И да отразит Россия, поднявшаяся, как один человек, дерзкий натиск врага…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 194

«Мы готовы»?! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 201

Особое совещание. Отставка . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . 208

Дело Мясоедова . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . 217

Дело Сухомлинова . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . 222 Безвестная смерть в эмиграции . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. 246 Заключение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . 263

Приложения . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 268 Примечания . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 277

 

Отрывок

Дело Мясоедова

С началом войны уже скандально известный своей дуэлью с А.И. Гучковым и находившийся в отставке полковник Сергей Николаевич Мясоедов поступил на службу в контрразведку 10-й армии Северо-Западного фронта на должность переводчика. В письме от 29 июля он просил военного министра простить ему всякие «вольные и невольные прегрешения» и помочь с возвращением в регулярную армию. В тот же день отставной полковник получил лаконичный ответ от Сухомлинова, который не возражал против его возвращения на военную службу и советовал «подать прошение в установленном порядке».

Как потом вспоминал Владимир Александрович, он не мог «не ответить „по-христиански“… хотя бы и частным путем, т. е. не на бланке военного министра, без № и пр.», чтобы Мясоедов получил возможность реабилитации, «в минуту такого общего подъема, охватившего всех». Хотя этот ответ и был чистой формальностью, Мясоедов использовал его как высочайшую рекомендацию, которая в том числе и помогла ему устроиться в контрразведке, несмотря на подмоченную репутацию. В ноябре Мясоедов в форме пехотного полковника прибыл на фронт (он был назначен на вакантную должность переводчика разведывательного отделения штаба 10-й армии) и с головой погрузился в работу. Командование отмечало его вклад в успешность организации войсковой разведки, а также храбрость, проявленную под огнем, когда «он показывал пример и ободрял разведчиков, действовавших против более сильного составом неприятеля». Однако армейская служба продлилась не долго: 18 февраля 1915 г. полковник был арестован и обвинен в шпионаже и мародерстве. Основанием послужили показания некоего подпоручика Я.П. Колаковского. Освобожденный немцами из плена при условии работать в качестве шпиона, он в декабре

1914 г. явился в российское посольство в Стокгольме и рассказал историю о том, как немцы завербовали его с целью подготовки убийства русского Верховного главнокомандующего — Николая Николаевича Романова. В дальнейших показаниях Колаковский сообщал следующее: «При отправлении меня в Россию из Берлина, лейтенант Бауермейстер советовал мне обратиться в Петрограде к отставному жандармскому подполковнику Мясоедову, у которого я могу узнать много ценных для немцев сведений». Якобы Мясоедов уже работал в этом направлении в течение пяти лет. К.Ф. Шацилло, проводивший впоследствии историческое расследование этого дела, заключал: «Итак, ничем не подтвержденным и явно сомнительным показаниям Колаковского поверили сразу же и безоговорочно. Особенно охотно с ними согласился Верховный главнокомандующий Николай Николаевич. Человеку очень экспансивному, по словам хорошо его знавшего С.Ю. Витте, „с зайчиком в голове“, было очень лестно, что за его голову немцы обещали 1 млн рублей». На самом деле при обыске квартиры Мясоедова ничего подтверждающего обвинения в шпионаже обнаружено не было; бесспорных фактов, уличавших его, не было выявлено и в ходе следствия. Тем не менее по делу Мясоедова было арестовано 19 его близких и дальних знакомых. Арестовали и обвинили в шпионаже даже его жену. В марте 1915 г. над Мясоедовым состоялся суд, который приговорил его к смертной казни через повешение. Предъявленные обвинения были бездоказательны и одно нелепее другого. «Я получил копию вопросного листа по делу Мясоедова, — вспоминал юрист Оскар Грузенберг. — Возмутительно. Признали его виновным по первому вопросу — в шпионаже до войны. Но в вопросе об том не помещено ни одного фактического признака, который хотя бы отдаленно свидетельствовал о том доказательственном материале, над которым работала мысль судей. Взяли да списали текст закона о шпионаже: вот и весь вопрос. Так можно обвинить всякого в чем угодно… Потом следует вопрос о виновности Мясоедова в шпионаже во время войны. Разбили этот вопрос на три части. В первой — признали, что Мясоедов, с целью собирания сведений для германцев, добыл адреса и выехал тогда-то на позицию. Еще бы не признать, если он это сделал, исполняя распоряжение своего начальства! Но когда во второй и третьей частях вопроса перешли к обсуждению обвинения в передаче этих сведений германцам, ничего не вышло. Пришлось ответить дважды: нет! Вот что получилось из обвинения в шпионаже… Зато признали его виновным в мародерстве… в отношении немцев: у него — видите ли — нашли несколько статуэток и гравюр…» Интересно, что позднее руководитель кайзеровской военной разведки Вальтер Николаи показал, что приговор Мясоедову, «как и многие подобные, был ошибочным. Он никогда не оказывал услуг Германии». Это притом, что воспоминания Николаи не предназначались для использования в печати и составлялись, по мысли автора, для сугубо служебных целей. Руководивший в годы войны австрийской контрразведкой полковник Максимилиан Ронге тоже утверждал о непричастности С.Н. Мясоедова к иностранным спецслужбам: «Русское шпионоискательство принимало своеобразные формы. Лица, которые ими были арестованы и осуждены, как, например, жандармский полковник Мясоедов… не имели связи ни с нашей, ни с германской разведывательной службой. Чем хуже было положение русских на фронте, тем чаще и громче раздавался в армии крик: „предательство!“». Тем не менее слухи о том, что сведения о предательстве Мясоедова получены из вражеских источников, имели тогда широкое хождение, а подробности того, по каким пунктам он обвинялся и в чем оправдан, были намеренно скрыты от общества. В своих исследованиях историки К.Ф. Шацилло и У. Фуллер так или иначе придерживаются мнения одного из свидетелей по делу Мясоедова — капитана Генерального штаба Б. Бучинского. Основной мыслью последнего было то, что «поражение наших армий в Восточной Пруссии, Самсонова в августе и фон Сиверса в феврале, надо было чем-либо объяснить и снять ответственность с высшего командования и переложить ее на шпиона. Если его не могли поймать — то его надо было выдумать». Ведь на кону стояли репутация и карьера не одного Николая Николаевича. Генерал от инфантерии В.Н. Рузский, отдавший приказ об аресте Мясоедова, во время Мазурского сражения являлся главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта. Начальник его штаба генерал-лейтенант А.А. Гулевич фактически руководил в Седлеце всем ходом следствия. Генерал-майор М.Д. Бонч-Бруевич и полковник Н.С. Батюшин состояли соответственно генерал-квартирмейстером и шефом разведки Северо-Западного фронта. Занимая эти посты, они технически были ответственны за несвоевременное получение тактических разведывательных сведений о передвижениях германских войск и, следовательно, были отчасти виновны в уничтожении 20-го корпуса в Августовских лесах Восточной Пруссии. Именно эти люди возглавили следствие над С.Н. Мясоедовым, а Бонч-Бруевич лично отобрал судей для военно-полевого суда. Все эти высокопостав ленные военные были заинтересованы в том, чтобы списать поражения на фронте на шпионские происки. Грубое вмешательство в судебный процесс явно свидетельствует об этом: Николай Николаевич изъял дело Мясоедова из ведения обычного военного судопроизводства и передал его военно-полевому суду, очевидно ради более быстрого и предсказуемого решения.

18 марта 1915 г. военный суд, несмотря на слабость доказательств, приговорил Мясоедова к смертной казни. Осужденный пытался осколками пенсне перерезать себе горло, но его спасли и повесили в Варшавской цитадели — до получения кассационной жалобы командующим фронтом. Командующий Юго-Западным фронтом генерал от артиллерии Н.И. Иванов не утвердил приговор «ввиду разногласия судей», но дело решила резолюция Верховного главнокомандующего. В дневнике великого князя Андрея Владимировича есть интересное свидетельство того, как главковерх выступил в роли юриста, судьи и палача: «18 апреля [ровно месяц после казни]. Сегодня в 9 ч. утра на станцию Седлец прибыл верховный главнокомандующий для совещания с генералом Алексеевым. „А мне пришлось сделаться юристом, — сказал он мне, по поводу Мясоедова. — Я сразу хотел его предать полевому суду, но мне доложили, что это нельзя, что полевому суду предают лишь в случаях flagraut dilit, когда человек пойман на месте преступления, а Мясоедов арестован лишь в подозрении на шпионство. Ввиду этого полевому суду его нельзя предавать“. „Хорошо“, — сказал я. Потом мне доложили, что он подлежит суду гражданскому, т. к. с ним обвиняются лица гражданские. „Хорошо“, — сказал я. Но положение было трудное. Надо было кончить с Мясоедовым, и скорее, а тут возникают все тормоза. Я стал думать и потом предложил своим юристам такой вопрос. „Вы утверждаете, что полевому суду можно предать лишь лицо, схваченное в момент совершения преступления: так! Будет ли теперь такой момент в следственном производстве, когда возникшее подозрение в преступлении станет фактом установленным? Да, будет такой момент. Значит, утверждал я, в этот момент он будет арестован уже не в подозрении, а в момент самого факта совершения преступления. Да! Значит, когда следственное производство будет закончено и обвинение в шпионстве доказано, его можно предать суду“. Так вот, [приказал] донести мне немедленно, когда следствие установит факт шпионства. Как только мне донесли, что факт шпионства установлен, я отдал распоряжение о предании его полевому суду. Это совпало со Страстной неделей. По установленным обычаям, в эти дни приговоры не приводятся в исполнение, пришлось его дело вести скорее и кончить без колебаний». Вот так бесцеремонно принесли в жертву политической целесообразности жизнь невиновного человека, разрушив его семью, обесчестив и смешав его фамилию с грязью. Еще до того, как окончилась война, родственники многих осужденных «подельников» вместе с родственниками казненного «германского шпиона» ходатайствовали об их реабилитации. Активный участник этого дела следователь В.Г. Орлов, до конца дней оставаясь убежденным в измене Мясоедова, тем не менее признавал, что в процессе разбирательства были допущены серьезные ошибки, и настаивал на скорейшем освобождении невиновных. Генерал Плющевский-Плющик — один из современников этого «шпионского скандала» — вспоминал: «Не знаю, насколько верно, но по секрету передавали, что было приказано Мясоедова ликвидировать во что бы то ни стало и, если по ходу дела окажется, что его нельзя обвинить в шпионаже, то судить и приговорить к смертной казни, как мародера». 26 октября 1915 г. Сухомлинов отмечает в дневнике: «Все чаще и чаще приходится слышать, что Мясоедов повешен для „успокоения общественного мнения“, родственники возбуждают ходатайство о предании гласности судебного о нем дела, — что, по всей вероятности, и придется сделать тоже для „успокоения общественного мнения“. Что Мясоедов негодяй — это верно, но не все же негодяи непременно являются шпионами».

Любопытнейшую историю, связанную с мотивом заговора высокопоставленных военных против Мясоедова, приводит в своих мемуарах А.А. Самойло. В начале 1930-х гг. он работал на кафедре в Московском гидрометеорологическом институте. Узнав о том, что брата казненного Сергея Николаевича собираются назначить преподавателем на кафедру, он «опротестовал это назначение как совершенно неподходящее для советской студенческой среды, что и не скрыл от Мясоедова». Однако родственник повешенного утверждал, что «ему был показан поданный в свое время Николаю Николаевичу и сохранившийся в архивах доклад прокурора, отрицавшего виновность полковника Мясоедова, с резолюцией Николая Николаевича: „А все-таки повесить!“». На этом деле играли все левые элементы, обвиняя Мясоедова, военного министра, правительство и командный состав чуть ли не в пособничестве государственной измене. Бывший председатель Государственной думы М.В. Родзянко вспоминал: «Вскоре… появилось сообщение Верховного главнокомандующего о том, что повешен полковник Мясоедов с соучастниками. Всем было известно, что Мясоедов в дружеских отношениях с военным министром и часто у него бывает. Первую нашу неудачу под Сольдау после этого многие склонны были приписать участию в катастрофе Мясоедова. Доверие к Сухомлинову окончательно подрывалось, говорили даже об измене. Непоколебимой оставалась только вера в Верховного главнокомандующего в. к. Николая Николаевича. В связи с повешением Мясоедова вспомнили о разоблачениях, которые еще в третьей Думе делал Гучков, обвиняя Сухомлинова и Мясоедова». Как видно, популярность великого князя в армии и стране оставалась на высоте. Поражения на фронте объяснялись изменой, а германских шпионов стали искать в высших эшелонах власти. Следующим был Сухомлинов… Дело Сухомлинова 25 июля 1915 г. под давлением общественного мнения была учреждена «Верховная комиссия для всестороннего расследования обстоятельств, послуживших причиной несвоевременного и недостаточного пополнения запасов воинского снабжения 223 армии» под председательством инженер-генерала, члена Государственного совета Н.П. Петрова. Однако члены комиссии считали, что в первую очередь они должны «откликнуться на наболевший злободневный вопрос, глубочайшим образом волновавший все слои русского общества и касавшийся действий бывшего военного министра Сухомлинова. По циркулировавшим настойчивым слухам, он был замешан в содействии шпионским организациям, которые были одной из причин роковых поражений русских армий на Галицийском и Польском фронтах». Немаловажную роль в подпитке этих негативных стереотипов играла желтая пресса, потакавшая массовому вкусу. На страницах газет то и дело появлялась различная, в том числе и ложная, основанная на слухах информация о деятельности Сухомлинова. Возмущенный экс-министр в письме от 5 сентября просил генерала Петрова об опровержении выходящих в прессе статей, справедливо подчеркивая: «Очевидно, публика совсем не осведомлена о цели комиссии и имеет о ней смутное представление». Учитывая то, что какой-либо официальной инструкции (положения), определявшей содержание деятельности, Комиссия не имела, можно констатировать, что изначально большинство членов этого органа были заинтересованы не столько в том, чтобы выяснить истинные причины проблем со снабжением армии, сколько в том, чтобы собрать достаточно оснований для начала уголовного преследования Сухомлинова. Бывший военный министр Редигер, приглашенный для дачи показаний уже 18 августа, вспоминал: «В этот день я был в Финансовой комиссии, откуда к трем часам пошел в Верховную; меня туда, однако, не пустили, так как она еще выслушивала показания прокурора, ведшего дело о казненном за шпионство полковнике Мясоедове; очевидно, Верховная комиссия усмотрела связь между этим делом и тем, которое было поручено ей. Допрос прокурора окончился в четверть пятого, и тогда меня позвали из Финансовой комиссии. Когда я вошел, в комиссии еще продолжались разговоры, вызванные предыдущим допросом; к моему удивлению, уже ставился вопрос об аресте Сухомлинова».

Итогом полугодовой работы комиссии Петрова стало «Всеподданнейшее донесение его императорскому величеству по делу Сухомлинова и др.». В этом документе, датированном 9 февраля 1916 г., отмечалось, что «органы Военного Министерства, несмотря на прямые указания Военного совета еще в 1904 г. о необходимости расширения артиллерийских заведений, не выполнили этих требований»; «не был разрешен вопрос о приспособлении отечественных заводов для питания армии во время войны предметами воинского снабжения, на случай если бы оказалось, что припасов недостаточно»; «в основу заложили ошибочные представления в деле воинского снабжения армии: война будет краткосрочной, и снабжение будет вестись за счет запасов, приготовленных в мирное время», а «отсутствие согласованности между ведомствами Артиллерийским и Военно-техническим, неправильным поведением ГУГШ и бывшего военного министра В.А. Сухомлинова» еще больше усугубляли оружейный кризис. И далее авторы доклада немедленно переключались на персону Сухомлинова. Особое внимание было уделено определенной тенденции в карьере Владимира Александровича — его дружбе и связям, прежде всего с казненным С.Н. Мясоедовым. В итоге было заявлено, что Сухомлинов в течение всех шести лет и трех месяцев своего пребывания на посту военного министра, по меньшей мере, серьезно уклонялся от исполнения своего долга. В рапорте определенные темы были соотнесены и акценты расставлены таким образом, что становилось достаточно ясно (при этом прямо никто не говорил), что за проступками Сухомлинова стояла не беззаботность легкомысленного человека, а осознанная измена.

Доклад произвел на царя удручающее впечатление. Осознав наконец, что обществу мало лишь одной отставки непопулярного министра, 1 марта 1916 г. Николай II подписал указ, дающий право Первому департаменту Государственного совета установить, следует ли отдать Сухомлинова под суд, заметив, что «приходится принести эту жертву». После этого командующий императорской главной квартирой граф В.Б. Фредерикс обратил внимание Сухомлинова на то, что ему, находясь под следствием, «носить вензеля неудобно», а потому он должен просить об увольнении с сохранением, как георгиевского кавалера, права ношения военной формы одежды. 8 марта состоялся соответствующий указ Правительствующему сенату: «Члена Государственного совета, генерал-адъютанта, генерала от кавалерии Сухомлинова Всемилостивейше увольняем, согласно прошению его, от службы [с мундиром и пенсией]». Здесь отметим, что в этой должности Владимир Александрович оставался номинально, как он сам отмечал, был «не присутствующим членом» Госсовета, дабы не приводить в еще больший «ужас» общественность. Спустя три недели Первый департамент вынес постановление о назначении предварительного следствия, которое и признало, что к генералу Сухомлинову в соответствии с обвинительным актом следует применить личное задержание. Верховный следователь доложил об этом министру юстиции, который согласился на арест бывшего военного министра. 20 апреля возле дома № 53 на углу Офицерской улицы и Английского проспекта суетился взвод жандармов. Именно здесь чета Сухомлиновых обосновалась после отставки Владимира Александровича и освобождения официальной резиденции военного министра. В половине одиннадцатого утра глава городского охранного отделения, исполняя приказ, арестовал Сухомлинова, а в квартире провели тщательный обыск, собрав в итоге четыре большие коробки с документами — вещественными доказательствами. В тот же день экс-министра препроводили в Петропавловскую крепость. Здесь арестованные находились в особом, расположенном в глубине здании, так называемом Трубецком бастионе — тюрьме для политических заключенных. Как вспоминал очевидец, попасть туда было нелегко: «Надо было пройти через охрану у ворот крепости, пересечь двор; у вторых ворот снова встретить охрану, далее — железная дверь входа в бастион, за ней небольшая каменная лесенка, ведущая в комнату; отсюда в сопровождении солдат охраны посетитель попадал в длинный коридор. Ощущение каменного мешка… Вдоль одной стены ряд дверей — камеры». Гробовая тишина царила тут, даже когда в большинстве из семидесяти двух одиночных камер находились узники. За почти полувековое существование тюрьмы в ней не было заключенных столь высокого служебного положения, какое занимал Сухомлинов, помещенный в камеру № 43.

Советский историк М.Н. Гернет отмечал, что всего один раз царь, получавший от коменданта крепости уведомления о каждом вновь прибывшем в крепость и о каждом выбывшем, поинтересовался узнать причины заключения, точно так же всего один раз он распорядился облегчить положение арестованного. Этим счастливцем стал бывший военный министр. Ему были предоставлены льготные условия содержания, которые не предоставлялись никому за все время существования Петропавловской крепости. Уже 21 апреля, то есть на следующий день после заключения, была разрешена передача «генералу Сухомлинову подушки, кителя, одеяла, книги, „Описание Кавказа“, календаря, почтовой и писчей бумаги, рецепта и 300 рублей наличными деньгами, а также предоставить устройство заключенному возможного комфорта». Вскоре в одиночной камере поставили складной столик и кресло, мешок из грубой холщовой ткани с трухлявой соломой сменился настоящим волосяным матрасом, появилось несколько комплектов личного белья вместо рваного казенного, а также умывальные принадлежности, тарелки, ложки, ножи, вилки и множество других необходимых в обиходе вещей, недоступных для простых заключенных. Здесь Сухомлинов много читал, пользуясь содержательной тюремной библиотекой, а также вел дневник. Большое значение имело то обстоятельство, что тюремной администрации было известно о благосклонном отношении к заключенному со стороны Николая II. Комендантом крепости был в то время, по словам Сухомлинова, «его старый знакомый, бывший командующий войсками Одесского военного округа, генерал Никитин». Вопреки обычной практике последний был частым гостем в камере бывшего министра, и недаром автор «Воспоминаний» называл его «добрейшим генералом». Летом, в связи с ремонтом казематов, Сухомлинов был переведен из камеры № 43 в № 55. С первых дней пребывания Сухомлинова в крепости его супруга принялась выяснять, что можно сделать для его освобождения. Также следует отметить появление неожиданных высокопоставленных заступников у бывшего военного министра. Это наилучшим образом отражают выдержки из писем Александры Федоровны к Николаю II, которая уважала Сухомлинова в первую очередь за преданность царю, но буквально не выносила Екатерину Викторовну, считая, что все его несчастья были связаны с ее именем: 12 июня 1915 г. «Ярость офицеров против Сухомлинова прямо безмерна — бедняга — они ненавидят самое его имя… Это его авантюристка жена совершенно разрушила его репутацию. Он страдает из-за ее взяточничества и т. д. Говорят, что это его вина, что нет снарядов, — а теперь это наша гибель (проклятие)…» 25 апреля 1916 г. «Наш Друг [Распутин Г.Е.] сказал Ане [Вырубовой], по поводу того, что посадили Сухомлинова „что маленько неладно“». 1 мая 1916 г. «Я нахожу, что с Сухомл. поступили постыдно, точно ему могло прийти в голову убежать!» 2 мая 1916 г. «…я попросила его [Штюрмера Б.В. — председателя Совета министров] еще раз переговорить с [министром юстиции] Хвостовым, нельзя ли по крайней мере в другом месте держать Сухомлинова…» 18 мая 1916 г. «Душка, скажи Штюрмеру, чтобы он теперь к тебе приехал… и дай ему знать, чтобы он привез тебе дневник и письма Сухомлинова к его жене, так как они его компрометируют и лучше, чтобы ты сам сперва посмотрел и пришел к правильному выводу, а не только действовал по их указаниям, — они могли это читать, толкуя иначе, чем ты». 22 мая 1916 г. «Прости меня, что я тебе опять надоедаю с письмом о m-me Сухомлиновой». 14 июня 1916 г. «Наш Друг надеется, что будет большая победа (может быть Ковель), а если так, то Он просит по этому поводу, чтобы ты распорядился „взять на поруки Сухомлинова“, отдай приказание конфиденциально, без всякого шума Хвостову или сенатору, который ведет его дело, — и разреши ему проживать дома под ответственностью двух других. Он стар — конечно, суд остается, но для старика будет легче нести это тяжкое бремя, — он просит тебя это сделать, если у нас будет большая победа». 14 июля 1916 г. «Душка, пожалуйста, скажи насчет Сухомлинова, чтобы ему разрешили проживать у себя на дому: доктора боятся, что он сойдет с ума, если его еще будут долго держать взаперти; сделай это доброе дело по собственной сердечной инициативе». 22 сентября 1916 г. «…наш Друг сказал: ген. Сухомлинова надо выпустить, чтобы он не умер в темнице, а то неладно будет… У меня есть для тебя прошение от м-м Сухомлиновой. Хочешь ли ты, чтобы я тебе его послала, он уже шесть месяцев сидит в тюрьме, это достаточное наказание — (так как он не шпион) за все то злое, что он сделал — он стар, разрушен и долго не проживет. Было бы ужасно, если бы он умер в тюрьме. Прикажи его взять и тщательно сторожить в его собственном доме без всякого шума, пожалуйста, моя птичка». 26 сентября 1916 г. «[министр внутренних дел] Протопопов просил разрешения повидать тебя — не скажешь ли ты ему, чтобы он выпустил Сухомлинова. Он говорит, что, понятно, это можно сейчас же сделать, он скажет министру юстиции записать это, чтобы напомнить тебе, когда он тебя увидит…» 27 сентября 1916 г. «Душка, ты завтра примешь нового министра внутренних дел. Поговори с ним насчет Сухомлинова, он найдет способ это сделать — иначе старик умрет в тюрьме, и мы никогда этого себе не простим». Наконец 12 октября 1916 г. было официально объявлено, что в соответствии с желанием императора в 7 часов 45 минут вечера вчерашнего дня генерал В.А. Сухомлинов был освобожден комендантом крепости и переведен под домашний арест в свою квартиру. Указанная переписка дает нам представление о той «схеме», которая помогла освободить опального министра из крепости: Е.В. Сухомлинова — Г.Е. Распутин — А.А. Вырубова — императрица Александра Федоровна — император Николай II. Переход императрицы в лагерь сторонников Сухомлинова произошел благодаря вмешательству Распутина. Его же превращение из врага бывшего министра в заступника было, в свою очередь, обеспечено Екатериной Викторовной, которая, находясь в безвыходном положении, обратилась к придворному «старцу». В стенографических записях показаний различных лиц, допрошенных в 1917 г. Чрезвычайной следственной комиссией, воспроизведен протокол допроса князя Андронникова. Он передавал распространившиеся в 1916 г. слухи о содействии Распутина и Вырубовой в освобождении генерала Сухомлинова и о получении от госпожи Сухомлиновой крупного денежного подношения Распутину, а Вырубовой — крупной суммы на лазареты.

Отметим, что вопреки распространенному мнению сам В.А. Сухомлинов ни во время своей деятельности на посту военного министра, ни после своей отставки не поддерживал никаких личных отношений с такой одиозной фигурой, как Григорий Распутин. Тот же князь Андронников (пусть и не самый надежный свидетель) утверждал, что Распутин, которого Сухомлинов как-то обозвал «скотиной», был настроен решительно против последнего: «Распутин имел обыкновение лазить вообще к министрам, писать записки со всякими просьбами. Сухомлинов его не пускал к себе, относился к нему отрицательно и приказал его не принимать. Это до него дошло. Он решил Сухомлинову за это мстить… Он с Сухомлиновым никогда ни в каких сношениях не был, он мне это говорил. Потом с г-жой Сухомлиновой он сошелся очень близко, но с ним, с Сухомлиновым, никаких отношений не было».

Будучи тонким психологом и зная характер императора, военный министр по отношению к «посконному старцу» придерживался скорее нейтральной политики. Протопресвитер Русской армии и флота о. Г.И. Шавельский по этому поводу вспоминал: «После одного из докладов в конце мая (1914 г.) я завел речь о Распутине и о страшных последствиях, к которым может привести распутинщина. Сухомлинов слушал вяло, неохотно, раз-два поддакнул. Когда я попросил его повлиять на Государя, чтобы последний устранил Распутина, Сухомлинов буркнул что-то неопределенное и быстро перевел разговор на другую тему. Теперь я отлично понимаю Сухомлинова: он тогда лучше меня ориентировался в обстановке и считал для дела бесплодным, а для себя лично опасным предпринимать какие-либо шаги против Распутина».